Я сбежала на второй этаж, потом на первый выскочила на улицу. Чени пару раз окликнул меня. В лицо мне дохнул соленый бриз, я машинально поплелась по улице Лус в сторону порта. В ушах у меня шумело: разные мелодии сливались в один нарастающий гул, накатывавшийся смесью арий из знаменитых опер и диких воплей. Барабанные перепонки чуть не лопались. Религиозные песнопения и пустая болтовня сменялись современными ритмами. Ром добрался и до моих ушей. Я была отравлена, это точно, и мне стало ясно: я сдохну, раздавленная этим шумом. Ну нет! Я хотела бы умереть в тишине. Вдруг невыносимое бормотание прекратилось, но тут же начался свист – словно стрелы свистели в миллиметре от моих ушей. Свист заглушила песня какого-то кастрата. Я вгляделась в тени зданий, ища того, кому могло принадлежать это контральто из церковного хора. Какой-то человек выскочил из боковой улицы – нет, это не он только что пел словно ангел, – человек вытащил нож и приставил его к моему животу. Поняв, что взять с меня нечего, он сорвал солнцезащитные очки, которые болтались зачем-то на шнурке у меня на шее. Я попыталась сопротивляться, вцепившись в очки, но упала на тротуар, и он потащил меня по неровному грязному асфальту. Мне пришлось уступить, ведь он стал пинать меня в живот и пригрозил выпотрошить меня, если я не отпущу их. Как только очки оказались у него, он плюнул мне в лицо и бросился бежать. Поднявшись, я протерла глаза, внутри все жгло. Между тем ко мне вернулось, хотя и не совсем, привычное восприятие звуков. Я поспешила уйти оттуда, я не могла без отвращения вспоминать испещренное шрамами лицо этого типа. Однако сам акт насилия меня нисколько не испугал, я даже почувствовала удовлетворение от того, что со мной произошло. За все надо платить, за всякое удовольствие, подумала я, смирившись.

На террасе Аламеда-де-Паула несколько человек, сидя на скамеечках, о чем-то болтали, обмахиваясь пальмовыми листьями или искусственными веерами. Несколько мальчишек гонялись друг за другом на самокатах, другие, постарше, – на велосипедах. Корабли неподвижно застыли в бухте, напоминая священных и спящих чудовищ. Мне захотелось прокатиться до Реглы, а если так, то мне следовало поторопиться, чтобы успеть на готовый к отплытию катер, который, разогреваясь, уже тарахтел мотором. Я прыгнула на борт катера и осталась наверху, хотя могла спуститься внутрь – свободных мест было полно. Бриз, который тянул с океана, не приносил прохлады, лишь соль, что оседала на коже, смешиваясь с выступавшим потом. В тот момент я ни о чем не думала, даже о том, что впервые целовалась сразу с двумя мужчинами и женщиной. И ни много ни мало – с Минервой, такой чистюлей! Я без интереса разглядывала пейзаж: с одной стороны вечный факел нефтеочистительного завода и Элевадос, с другой – Кристо, огромный, сопротивляющийся ветрам, дующим сверху, с холмов Касабланки, пушка Луперто, которая громыхала каждый вечер ровно в девять. Мотор катера стал глохнуть, так что мы могли и не добраться до другого берега. Капитан заглушил его совсем и некоторое время катер рассекал волны залива по инерции. Вскоре двигатель запустили снова, и катер возобновил движение; на последнем издыхании, насилуя побежденный механизм мы все же коснулись пристани. Одним прыжком я соскочила на разбитые доски. Мне захотелось искупаться, но вода блестела масляными пятнами, и мне стало противно. Я решила дойти до церкви Девы Реглы – я почитаю Йемайю.[156]Впрочем, в такой час церковь наверняка закрыта, но все равно, по крайней мере, у меня есть предлог прогуляться по району.

По дороге мое внимание привлек большой дом, освещенный свечами и канделябрами, изнутри доносилось какое-то странное, нежное и печальное пение, похожее на стенание. Дверь была опечатана пломбами Городской Реформы, но я могла проникнуть внутрь через окно, которое не было даже занавешено сеткой от москитов. Сквозь него я и заметила старика негра, раскачивающегося в кресле-качалке. Он был босой, и я уставилась на его мозолистые ступни, похожие своей задубелостью на толстые подошвы сапог. Казалось, он спал, но его ресницы дернулись в тот самый момент, когда в окне появился мой силуэт. Старик открыл выпученные глаза и встал с кресла, он и стоя покачивался из стороны в сторону. Я отбежала в страхе, стараясь, чтобы не шуметь, осторожно ступать сандалями по гальке.

– Девочка, щ-ш-ш, не уходи, ш-ш-ш! – старик, перегнувшись через оконную раму, подзывал меня своей похожей на пергамент рукой. Я оглянулась по сторонам. – Ты, именно ты, подойди.

Я спросила, не случилось ли чего и не нужна ли ему помощь. Он отрицательно покачал головой, не переставая улыбаться, отчего лицо скорчилось в добродушной гримасе. Ему хотелось предостеречь меня, а заодно выйти из сонного состояния, а лучше сказать, из состояния пророческой дремоты. В своем полусне он увидел меня, и так случилось, что я как раз прошла перед его домом. Он сказал, что, пока дремал, слышал, как одна девушка плакала о греховном наслаждении. Она отказалась от него, но ее плач был настолько сладострастен, что ее собственная тоска вполне удовлетворяла ее. Речь шла обо мне, он нисколько в этом не сомневался. Я попыталась уйти, но меня задержало его пророчество:

– Сожженный человек вернется к тебе в карнавальной маске, в другом теле.

Он предупредил меня, что покойник обязательно требует католической мессы на девятый день и что умерший был в меня сильно влюблен. Старик понятия не имел о том, почему этот мертвец перевоплотится именно так, почему он будет гневен, ведь в его жизни я была лишь кратким мигом, но, возможно, дело в том, что я стала последней женщиной, которую он возжелал перед тем, как умереть, он все еще живет во мне, и мне нужно избавиться от него, указать ему путь, которым он должен идти, чтобы принять свою смерть и не мотаться здесь, среди живых. Он снова повторил, что во сне слышал стоны и, плутая во мраке своего сновидения, он встретил мое раздувшееся, словно наполненный кровью шар, лицо, готовое вот-вот лопнуть. И не быть мне в ладах со своей совестью пока этот человек не вернется ко мне вестником в другом теле, не обласкает меня и, в конце концов, не овладеет мною, ведь во что бы то ни стало он будет стремиться закончить то, что когда-то осталось незаконченным. Этот старик со сморщенной кожей на лбу и тусклыми стеклянными глазами был бабалоче.[157]

– Он не причинит тебе вреда, он любит тебя, и ты ему нужна. Но ты должна помочь этому духу, пока он пытается осесть в каком-либо живом существе, и направить его к самой себе. Ты должна посвятить ему мессу. Тебе нужно поговорить с ним и убедить его в том, чтобы он полетел по дороге на свет, и его вознесение омоет и облегчит ему язвы. Ему выпала жестокая смерть, и он никак не может свыкнуться с ней. Он будет твоим спасителем и защитником. Ты весьма соблазнительна, всегда найдется кто-либо, кто захочет переспать с тобой. Многим будет хотеться подрезать тебе крылья, но у них ничего не выйдет, ты взлетишь очень высоко, в другие небеса. Ты пройдешь через бесчисленные разочарования. Но этот человек будет следовать за тобой и очень усердно тебя оберегать – лишь бы с тобой не случилось ничего плохого. И дело не в том, что ты много значила в его жизни, нет, я уже говорил это, ничего подобного. Сначала он явится к тебе в обличье того, кто по-отечески позаботится о тебе. Не отвергай его. Он будет приходить к тебе под многочисленными масками. И однажды он предстанет перед тобой в обличье человека, которого он боготворил, в надежде, что ты поможешь ему, вытащишь его из бездны. И в тот день ты обретешь спокойствие, тебя охватит чувство умиротворения, и ты сможешь соединиться с тем человеком, которого любишь, и он не станет сердиться. Если же ты, наоборот, отвергнешь вестника, через которого он будет пытаться исполнить предначертанное искалеченной судьбой, то будет кровь. Не забывай это. Ты веруешь?